Читать интересную книгу "В джунглях Москвы. Роман - Пётр Фёдорович Алёшкин"

газета. Стол сдвинут в сторону. Одним углом он упирался в полированный шкаф, дверца которого распахнута и видны ящики с бельем. Возле шкафа поперек кушетки на животе лежала девочка лет восьми. Плечи ее беззвучно дергались часто и быстро. На диване, ссутулясь, вжал голову в плечи взъерошенный мужчина с красным лицом. Должно быть, хозяин квартиры Николай Васильевич Мешков. Локтями он опирался на колени и одной рукой прикрывал лицо. Вид у него был жалкий.

– Что здесь происходит? – повторил сердито Егоркин, хотя ему было все понятно.

Мужчина повернул голову к Ивану и стал молча разглядывать его и Галю сквозь пальцы одним глазом. Другой был закрыт ладонью. Разглядывал и потихоньку расправлял плечи. Слишком юный, не солидный вид был у пришедших. Николай Васильевич окончательно расправил плечи и отнял руку от лица. Под глазом у него набухал, темнел синяк.

– А в чем дело? – спросил, в свою очередь, Николай Васильевич, поднимаясь. Говорить он старался грозно, но пьяный голос его, не привыкший к такому тону, подрагивал. – Кто вы такие?

Егоркин понял характер Николая Васильевича и, не желая препираться, уверенно шагнул к нему, толкнул пальцем в плечо, говоря по-прежнему сурово:

– Сидите, Николай Васильевич! Сидите! Хотите сказать: мой дом – моя крепость! Что хочу, то и ворочу.

Мужчина шмякнулся задом на диван, но не вскочил, не бросился на Ивана, как с ужасом ожидала Галя, а привалился пьяно к мягкой спинке и, стараясь сохранить достоинство, произнес с вызовом:

– Да, мой дом…

– Зарплату пропил? – с напором, не упуская инициативы, перебил Иван, поднял стул с пола и сел напротив Николая Васильевича. Галя и Клавдия Сергеевна стояли в коридоре. Клавдия Сергеевна прижимала к глазам платок. – Оставил без копейки семью. Девочке, наверное, в школу обуть нечего! И куражишься… Глянь, как дрожит, – кивнул Иван в сторону девочки. – Кровь ведь твоя… Не жалко?

Красное лицо Николая Васильевича вдруг сморщилось. Он крепко зажмурил глаза и покачал головой:

– И-ых, жалко! Друг… Только ты меня понял… Кланя! – Открыл он глаза и повернулся к двери. – Кланя, чаю нам!

Клавдия Сергеевна, видимо, поняла, что дело заканчивается миром, торопливо исчезла в кухне.

– И ты иди! – махнул рукой Николай Васильевич Гале, чтобы и она ушла.

Она взглянула на мужа. Он кивнул, и Галя ушла. Девочка поднялась с кушетки с мокрым лицом, посмотрела на Ивана и тоже направилась к двери.

– Оля! Оленька! – потянулся к ней Николай Васильевич, но Егоркин остановил его.

– Не надо. Пусть успокоится.

– И-ых, знал бы ты… Да если бы она и впрямь моя кровиночка… Да я бы… да я… – качал он головой с закрытыми глазами. – И-ых!.. Я ить раньше по командировкам… А она тут, – мотнул он головой в сторону кухни.

– Что ты мелешь! – перебил Иван. Он понял, что к обращению на «вы» Николай Васильевич не привык, не поймет. – Ты встань рядом с дочерью у зеркала! Встань! Это же твоя копия! Ты глянь на ее брови, лоб… Это же все твое! – Егоркин говорил наобум. Разглядеть девочку он толком не успел.

– А глаза? – встрепенулся Николай Васильевич. – У нас с Кланей серые, а у нее карие. И нос горбатый…

– А у матери твоей глаза какие, у бабки… Ты приглядывался? А у Кланиных предков… Разве с тебя род начинается? А? Кровь-то она далеко шибает! Ты четверых роди, и только один из четверых на тебя сильно похож будет. Это наукой давно доказано. – Николай Васильевич порывался что-то сказать, но Егоркин не давал ему, говорил с напором. – А ты разнюнился – не твоя кровь! Как баба… И себя терзаешь, и дочь, и жену!.. Без очков видно, чья она дочь… Ты в зеркало почаще глядись, когда разум мутнеть начнет…

Иван вдруг подумал: кого он учит? Ведь Николай Васильевич лет на пятнадцать старше его. Егоркину стало стыдно. Он поднялся, произнес:

– Пошли чай пить! – и направился в кухню.

Он слышал, как Николай Васильевич шлепал тапками следом. Галя сидела у стола. Клавдия Сергеевна вытирала полотенцем лицо девочки. У нее самой лицо посвежевшее, видимо, тоже умылась. Увидев Егоркина, Клавдия Сергеевна только теперь заметила, что и он, и Галя в куртках, и засуетилась:

– Да вы раздевайтесь! Что же мы так, что ли, чай будем пить?

Николай Васильевич вошел понуро, сел на табуретку у окна и неловко погладил по плечу девочку. Она отодвинулась от отца. Обижена еще была на него.

– Вы знаете, Клавдия Сергеевна, нам еще во многих квартирах побывать надо. Вы пейте, а мы пойдем, – сказал Егоркин.

Галя поднялась.

– Хоть чашечку, закипит сейчас!

– Рады бы, да не успеем…

– До свиданья, Николай Васильевич, – протянул Иван руку хозяину.

Тот поднялся.

– Ты б зашел… как это… посвободней будешь… Заходите, а? Может, в субботу, а?

– Боимся обещать, – взглянул Иван на Галю, – пообещаем, а не сможем. Но выпадет время, мы запросто…

Клавдия Сергеевна пошла провожать.

– А зачем вы приходили-то, – вспомнила она. – Дело ведь какое-то…

– У вас пять месяцев за квартиру не плачено, – смущенно сказала Галя. – Меня на работе ругают.

– За пять месяцев? – ужаснулась Клавдия Сергеевна. – Я думала, месяца за два… Он же… – взглянула она в сторону кухни и осеклась. – Заплатим, сразу заплатим…

На площадке остановились. Теперь куда? Глянули в список. Следующей значилась Николаева Галина Степановна, семидесяти двух лет. «Тезка» – вздохнула Галя. Жила Николаева с четырнадцатилетней внучкой в другом подъезде на третьем этаже.

– Сичас, сичас, сичас, – запел за дверью голосок, и тапки по полу бодро шмыг, шмыг, шмыг. – А-а! Гостечки дорогие! – обрадовалась старушка, увидев Галю с Иваном. – Долгожданные! Заходите, заходите, заходите, – запела она.

Была Галина Степановна маленькая, худая и, видно, очень энергичная и жизнерадостная. Кофточка на ней выцветшая с двумя дырками на животе и с разноцветными пуговицами разной величины. Когда-то кофта, вероятно, была зеленой. Юбка тоже застиранная, серая. В коридоре стоял запах редко проветриваемого запущенного жилья.

– Галина Степановна, мы из ЖЭКа, – сказал Егоркин.

– Хорошо, хорошо, проходите. Всем мы рады! Проходите, гостечки, и из ЖЭКа, и из милиции, всем рады!

Иван услышал запах перегара и понял, что старушка выпивши. Из-за приоткрытой двери в комнату высунулась любопытная головка девочки и тут же юркнула обратно. Только глаза черные блеснули.

– Бабуль, у вас праздник сегодня? – спросил Иван.

– Праздник, праздник! Жить немного осталось, вот и праздник каждый день…

– Э-эх! Гуляй, рванина! – рявкнул кто-то на кухне, куда старушка вела Галю с Иваном.

Галя отшатнулась назад. Шла она впереди мужа. Старушка хохотнула.

– Не бойтесь! Это Федька, обсевок… Он шумный, но смирный. Не бойтеся, проходите.

Иван заглянул в кухню. Там на табуретке за столом сидел, вернее, лежал на столе головой пьяный мужик. Лежал он смирно, тихо. Трудно было поверить, что это он секунду назад рявкнул таким громовым голосом. Старушка бойко подкатилась к нему, ткнула в бок остреньким кулачком. Мужик икнул и поднял голову. Он смотрел на вошедших, но чувствовалось, что не видел ничего, не соображал. К щеке его, к седой щетине прилип окурок и висел, не отлипался. Старушка увидела окурок, хохотнула снова, сняла его со щетины и вставила в ухо мужику. Он с прежним бессмысленным взглядом дважды махнул ладонью по уху, но окурок остался торчать.

– Во, пыль с ушей стряхает, – смеялась старушка. – Очнись, гости приехали! Гулять будем…

– Бум гулять, – тряхнул головой Федька.

– Садитесь, гостечки! – веселая старушка обмахнула одну за другой две табуретки и подставила их Егоркиным.

Галя с содроганием и отвращением на лице следила за происходящим в кухне. Осторожно, словно опасаясь отравиться, вдыхала воздух сивушный и кислый, вероятно, от остатков квашеной капусты. Она табуретку взяла, но от стола, заваленного грязной посудой, отодвинулась, села поближе к мужу, села настороженно, готовая вскочить в любой момент.

Глаза Федьки понемногу оживали.

– Вынь из уха, – сказал ему Иван.

Федька послушно поймал ватными пальцами окурок в своем ухе, посмотрел на него и кинул в тарелку с остатками капусты. Старушка тем временем искала что-то в тумбочке под мойкой за мусорным ведром, звякала пустыми бутылками. Наконец радостно выпрямилась, подняла бутылку с мутноватой жидкостью и воскликнула тонким голосом:

– Вот она,